БЕЛЯК шел на лежку спокойным, размеренным аллюром. Изредка он приостанавливался, поднимался столбиком, прислушивался и, не обнаружив ничего подозрительного, снова продолжал свой неторопливый бег.

Осторожно ступая в оглубевший декабрьский снег, я давно уже иду по этому следу, а желанных «петель» и «двойки» все нет и нет. Иногда червячок сомнения закрадывается в сердце, и тогда я — в который раз — снова и снова внимательно всматриваюсь в след, ощупываю его. Нет, все, как надо...

— Черт его знает, скоро ли он ляжет? Да и подпустит ли на выстрел? Ведь декабрь, чутко лежит сейчас белячок. Стоит ли маяться?

И все-таки, как магнит, тянет и ведет меня за собой бесконечная и путаная стежка следа.

Развязка наступила неожиданно. У конца колка, где поросль, чернотала была особенно густой, поперек следа «моего» зайца четко отпечатался еще один его след. Петля? Искра тока пробежала по спине. Внимательно провожаю глазами уходящие в колок следы, но в пяти - шести метрах они теряются в сплошной гуще кустов. Едва уловимый, хрустящий снегом шорох заставляет меня быстро обернуться. По противоположному краю колка легкими короткими прыжками, едва заметный в зарослях, уходит заяц. Стрелять бесполезно, но натянутые нервы не выдерживают и ружье само вскидывается к плечу.

И тут беляк сделал ошибку, последнюю ошибку в своей недолгой и тревожной заячьей жизни. От звука выстрела или треска дробин по кустам он круто метнулся влево, и. наддав ходу, вылетел в прогалину между кустами, подставив мне левый бок.

Обмягший пушистый комочек лежал на снегу, сливаясь с ним своей белизной, и только, как два маленьких уголечка, чернели кончики заячьих ушей. Через минуту он висел у меня за спиной. Манило и дальше ловить капризное охотничье счастье, но, взглянув на красный диск уходящего на покой солнца, я понял, что охотничий день окончен, что пора двигаться к дому...